Предисловие

Думаю, что сегодня наконец настала пора представить на суд читателя древние эти записки. Я делал их на протяжении довольно долгого времени из чистой забавы, для себя, не придавая им серьезного значения. Но вот недавно я проводил генеральную уборку письменного стола и в одном из ящиков неожиданно обнаружил целый археологический пласт, о существовании которого уже давным-давно забыл. Воистину, делая уборку комнаты нерегулярно и лишь изредка, натыкаешься порой на вещи весьма удивительные. В числе прочего попались мне и эти тетради. С ностальгической улыбкой уселся я перелистывать их и совершенно неожиданно для себя отыскал там несколько довольно забавных мест, что и натолкнуло меня на мысль опубликовать их. Записки эти смело могут быть названы "преданьями старины далекой": практически все участники тех событий стали ныне преуспевающими серьезными людьми, сменили круг общения и привычки да и вообще, честно говоря, несколько постарели. Отчасти из-за этого, отчасти из прихоти своей я решил изменить имена героев, "обезличить" место и время действия и вообще несколько поиздеваться над канонами действительности. Поэтому тот, кто в то далекое время не был нашим компаньоном или, что тогда для нас было одно и то же, собутыльником, но все же надеется на какое-то узнавание, может смело распроститься с этой своей надеждой. Думаю, мудрено ему будет узнать даже цены. Однако что я могу читателю гарантировать - так это кристальную подлинность всего, что касается наших взаимоотношений и происходивших тогда с нами событий, удивительных и банальных, забавных и трогательных. Потому что все, что я записывал тогда: диалоги, сценки и события - все это документально, и эту часть так случайно найденных мною записей я менять не намерен.
Я вынес в заголовок четыре имени да еще, из тщеславия, себя. Думаю, что нас бывало больше, но эти четверо и я - постоянные участники наших сборищ, в каком-то смысле костяк нашей дружной развеселой гоп-компании, те, кто жил вместе. "Вместе" - не только потому, что на одной квартире (Саныч, например, довольно долго жил отдельно, прежде чем переехать к нам), но еще и потому, что жили мы общими проблемами, радостями и, возможно, заблуждениями. Не говоря уже об одном на всех бюджете. Впрочем, кажется, вступительное слово сказано, пора приступать к основной части. По ходу действия, если что-то будет неясно, я поясню с удовольствием, так что спрашивайте, не стесняйтесь. А теперь - вперед!

Случай первый

С утра лил не по-весеннему поганый дождь. Даже не лил, а так, моросил. Мы все валялись на неубранных постелях, глубокомысленно молчали. Курили. Хотя время шло к полудню, жутко не хотелось вставать и уж тем более - выходить на улицу. Было по-утреннему скучно. Естественно, что скучно было всем, кроме Подранко. Встав раньше всех, он с самого утра развернул кипучую агитационную работу, на сей раз наивно пытаясь уговорить нас выйти на столь для нас полезную утреннюю прогулку. Натолкнувшись на серую глухую стену непонимания, на которой крупными корявыми буквами было написано "Ни за что!", Подранко тем не менее не успокоился. Поносившись быстрым шагом по квартире минут двадцать, топая и бормоча (как он сам утверждал, это помогало ему "мыслить остро, здраво и оригинально"), он неожиданно остановился, вскричал "Эврика!" и - предложил затеять генеральную уборку. В ответ на это несусветное предложение Саныч, не поворачивая головы, послал нашего Архимеда по точному адресу, заверив, что там он может убираться сколько захочет, причем так генерально, как только сможет. Подранко несколько сник, и следующие полчаса прошли в относительном безмолвии, нарушаемом скрипом старого стула, на котором он нещадно раскачивался, да ленивыми односложными репликами. Артемий затушил очередную сигарету, Сифончук раскурил трубку, а Подранко едва не опрокинулся на своем деревянном коне.
Слышно было, как по карнизу стучат капли. Шел не по-апрельски поганый дождь. И вот тут зазвонил телефон. К сожалению, дискуссия о том, кто должен подойти к аппарату, не получила должного развития, так как всем хотелось узнать, кто же все-таки звонит. Трубку снял Саныч.
- Сейчас, минуту... Артемий, это тебя.
- Хм... Кто бы это? - пробурчал Артемий, но трубку все-таки взял.
- Женский голос, - шепотом доложил Саныч и бухнулся на место Артемия, так как его собственную лежанку уже занял Подранко.
Между тем Артемий односложно и негромко разговаривал, то и дело говоря кому-то любезности и время от времени приятно улыбаясь. Потрясенные до глубины души столь странным поведением нашего товарища, мы не замедлили затеять приглушенную дискуссию, надеясь угадать, что или, вернее, кто заставил Артемия вести себя так непривычно вежливо.
Тем временем Артемий повесил трубку на рычаг и посмотрел на нас.
- Звонила Светлана. Она пригласила меня на новоселье. - Сделав паузу, во время которой мы пытались определить свое отношение к этой новости, Артемий продолжил, - Я сказал, что приду с друзьями. Так что ровно в четыре нам надлежит быть там.
Вот оно, долгожданное развлечение! Мы даже примирились с мыслью, что придется выходить под дождь - настолько все устали от безделья.
Сифончук критически оглядел нас и заметил, что по такому случаю всем нам неплохо было бы одеться поприличнее:
- Не будем позорить Артемия перед женщиной.
Тут он был совершенно прав: наряды наши великолепно подходили для того, чтобы поутру валяться в них на постелях, но для выхода в свет требовалось что-то другое. Конечно, идеальным вариантом было бы нарядиться в костюмы, но в этом и заключалась загвоздка. Дело в том, что костюм у нас был, и весьма приличный, но только один, один на всех. Он был куплен когда-то "в складчину" на случай, когда кто-то из нас устраивается на службу.
Естественно, сразу возникла дискуссия (куда же без нее!): каждый хотел надеть костюм сам и решительно возражал, чтобы это сделал кто-то другой.
- Совершенно очевидно, что костюм должен одеть я, ведь пригласили-то меня. - настаивал Артемий. Ему возражал Саныч:
- Во-первых, тебе все равно, в чем появиться, хоть в кальсонах - тебя там уже знают и особого внимания на одежду не обратят; мы же идем туда впервые и должны выглядеть ахово, ведь первое впечатление всегда самое сильное. Каково тебе будет привести в приличный дом четверых оборванцев?
- Ну почему сразу "оборванцев"? - возмутился я, но Саныч продолжал:
- А во-вторых, Артемий, запомни: костюм не одевают, а надевают.
- Ах так? Хорошо, тогда Саныча я с собой не беру!
- Как так "не беру"? Я тебе не возьму! - вскинулся Саныч, однако на всякий случай замолчал и до самого выхода из дому был еще более немногословен, чем обычно.
Тогда слово взял Подранко. Он предложил не ссориться и не надевать костюм вовсе.
- Один костюм все равно погоды не сделает, так давайте повесим его в шкаф. По крайней мере, будем выглядеть одинаково.
После некоторых препирательств и споров все согласились, что, пожалуй, это наилучший выход, и принялись гладить рубашки. Пока гладили, возникла новая дискуссия. Стоит нам начать что-то обсуждать, мы совершенно втягиваемся в этот процесс и обсуждаем решительно все, даже то, что не стоит обсуждения. Однако на сей раз вопрос действительно требовал внимания. Все-таки неудобно приходить на новоселье без подарка.
Устроили настоящий мозговой штурм, и со всех сторон так и сыпались предложения, большей частью, к сожалению, совершенно негодные. В качестве подарка предлагалось все, от утюга и котенка, до граммофона. Обсуждали долго и горячо, но так ни до чего и не договорились, зато неожиданно обнаружили, что уже пора выходить, а мы еще не одеты. До сих пор гадаю, как нам удалось не сжечь рубашки: мы гладили их, наверное, минут сорок.
В спешке привели себя в порядок и напялили плащи. Подранко ухитрился собраться раньше всех, а потому был послан в подвал за котенком. Подарок же решили купить по дороге.
В результате в дверь квартиры мы, с цветами и шампанским, постучали лишь в половине пятого. Тем не менее встречены мы были исключительно радушно - надо признать, что знакомые у Артемия в большинстве своем люди хорошие и добрые. Что они только находят в таком грубом зануде как он? Впрочем, речь сейчас не об этом.
Когда мы сняли плащи и готовы уже были пройти к праздничному столу, неожиданно выяснилось одно неприятное обстоятельство. Оказалось, что Подранко все-таки надел наш выходной костюм, который сам же предложил повесить в шкаф. То-то он непривычно быстро собрался и напялил свой плащ до пят раньше всех! Надо заметить, что любезный Подранко в силу характера своего собирается всегда столь неторопливо, что можно успеть пообедать и еще выкурить большую трубку... Теперь же Подранко, который всегда был пижоном (в мягкой, но решительной форме ему так и было сказано), обвел нас вокруг пальца. Ну да делать было нечего, поэтому мы еще раз выразительно глянули на него и молча прошествовали в залу, утешаясь тем, что не одежда важна, а ее содержимое. Мебели в комнате не было почти никакой; на удивление, гостей оказалось тоже очень немного, так что с нашим появлением число людей в комнате удвоилось. Но что было еще удивительней, где-то через полчаса после нашего прихода Артемий с какой-то подозрительно-коварной миной поднялся из-за стола (вообще-то, это был не стол, а картонные коробки, накрытые фанерным листом) и вышел, пробормотав что-то неразборчивое. Впрочем, общество, преимущественно дамское, было исключительно приятным, мы вели увлекательную беседу, поэтому не придали уходу Артемия особого значения. И, наверное, зря: более хитрой в некоторых вопросах собаки, чем Артемий, я еще не встречал и вряд ли когда-нибудь встречу.
Примерно в половине шестого раздался стук дверного молотка. Как выяснилось, приехали возы с мебелью, и что нам оставалось - мы стали помогать таскать по лестнице и расставлять по комнатам всяческие кровати, шкафы, горки, буфеты и даже рояль. Надо признать, что мебель была добротная, вся сплошь из дуба - а потому жутко тяжелая. Так что работа нам четверым выдалась "та еще".
Конечно, умаялись мы порядком. А когда уже под вечер возвратились наконец домой, над смертельной усталостью возобладала праведная ярость: на кровати безмятежно валялся Артемий и ехидно и сочувственно нам улыбался. В ответ на нашу гневную отповедь он возразил, все с той же улыбкой:
- А что мне было делать, когда Светлана попросила меня помочь ей перетаскать мебель? Отказаться я не мог, а таскать мебель одному мне было неохота.
- Но ты мог сказать нам прямо...
- Вы бы тогда отказались, - резонно возразил Артемий, и мы были вынуждены признать его правоту. Однако настроение было все равно ниже среднего. Вдобавок выяснилось, что Подранко, таская мебель, порвал брюки - брюки от нашего единственного приличного костюма! Из дальнейшей тирады, длиной примерно в полчаса, Подранко, а заодно и Артемий узнали о себе и своих родственниках немало нового. Особенно хорошо получалось у Сифончука.
Наутро все отправились на рынок - пробовать соленые огурцы.

Случай другой

Кто первым выдвинул идею зимней поездки за город, а главное, почему эту идею поддержали - загадка. Могу лишь сказать, что идея при всей ее сомнительности оказалась превосходной, как, впрочем, и сама поездка. Причем настолько превосходной, что за первой на следующий год последовала вторая.
В первый раз осуществление этой авантюры пришлось на февраль. Помнится, стоял очень сильный по тем временам мороз. Мы тогда были в неполном составе, отсутствовал по семейным делам Саныч, поэтому поехали вчетвером, пригласив также хорошего общего знакомого Курочкина. Курочкин - это высокий добрый и тихий человек, обычно относящийся к нашим подвигам с пониманием, но и с некоторой опаской или, вернее, осторожностью. Что заставило его присоединиться к нам в таких экстремальных условиях - наверно, он и сам до сих пор гадает. Вы поймете наше удивление (хотя нам, конечно, было отрадно, что он принял приглашение), когда поближе познакомитесь с условиями, в которых протекало наше там пребывание.
Сказать только, что летний (!) домик, который должен был стать нам прибежищем на три дня, находится (если только он жив еще, в чем я сильно сомневаюсь) в пятидесяти километрах от города, в самом обычном садоводческом товариществе, где вы не найдете ни центрального отопления, ни газоснабжения, ни уж конечно телефона. Домик этот и сейчас стоит у меня перед глазами: покосившаяся милая хибара желтого цвета, выстроенная почти полвека назад из досок разного калибра. Правда, в доме была печка, и именно это обстоятельство давало нам надежду не погибнуть от переохлаждения уже в первые же часы пребывания там. Поэтому сперва было решено, что если натопить дом не удастся, то мы сразу же уедем, дабы не подвергать свои драгоценные жизни опасности. Потом, однако, всплыло такое обстоятельство, которое подразумевало, что нам в любом случае придется остаться вдали от цивилизации, по меньшей мере, на ночь. Все дело в том, что Курочкину неожиданно пришлось задержаться в городе еще на день, и мы обещали, что будем встречать его на станции, куда он приедет на электричке (железнодорожный пассажирский состав зеленого цвета, обыкновенно в десять или двенадцать вагонов, движимый электричеством - для тех, кто забыл). Таким образом, мы ехали в неизвестность, обуреваемые, наверное, теми же чувствами, что испытывали первопроходцы, бредущие на Северный Полюс.
Все, однако, оказалось вполне хорошо. Лес от домика был недалеко, и мы напилили-накололи дров вполне достаточно, чтобы с минус двадцати пяти (по шкале Цельсия, где точка замерзания воды соответствует нулю градусов) поднять температуру сначала до нуля, а потом и вовсе до плюс двадцати пяти. Самое удивительное, что, по уверениям хозяина домика, даже в летние дни помещения никогда не удавалось нагреть выше двадцати градусов. Сам хозяин объяснял это наличием большого количества щелей в стенах и в полу, через которые добавочный жар быстро покидает комнату, однако совершенно очевидно, что все дело в технологии топления печки. В те февральские дни корявое сооружение из кирпича больше напоминало мартеновскую печь, поскольку дрова в ней горели непрерывно, днем и ночью, хотя ночью, конечно, следить за печью было куда сложней, ведь всем хотелось спать.
Не последним успокаивающим фактором было и наличие некоторого количества горячительного: чтобы греться не только снаружи, но и изнутри, мы предусмотрительно взяли с собой шесть литров традиционного напитка нашей компании, "Кремлевской" водки (не знаю, производят ли такую теперь).
Приехали мы в пятницу днем, нагрели дом, оборудовали спальные места в большой комнате, маленькую превратили в трапезную, откушали, что Бог послал. Наутро выпили пива, купленного на станции, и установили дежурство - встречать Курочкина. Разбились по парам - Сифончук с Артемием, я с Подранко. Уговорились встречать по два поезда, затем сменяться, чтобы не замерзнуть. Артемий и Сифончук отстрелялись быстро: их электрички пришли с разрывом в двадцать минут, а вот нам с Подранко пришлось изрядно поплясать на заснеженном безлюдном перроне, ожидая, пока придет второй из назначенных нам поездов, завидуя первой паре, подозревая, что они заранее выучили расписание и потому вызвались идти первыми, и мечтая поскорее смениться. Но вот - подъезжает зеленый полупустой состав, и из него - о счастье! - выплывает Курочкин, как всегда, статный, подтянутый и дружелюбный. Мы, обрадованные, подхватываем его под руки, возбужденно и вперебой расхваливаем домик, куда его ведем, расписываем, как там тепло и уютно. Подранко при этом вовсю делится радостью от того, что на даче обнаружен взаправдашний патефон с настоящими пластинками (всего с двумя, но зато какими!), расписывает так, словно патефон этот есть нечто волшебное и прежде нигде и никем невиданное. Впрочем, можно его понять: это обычное состояние для человека, вдруг оказавшегося совершенно оторванным от внешнего мира в глухомани, где нет ни радио, ни даже газет, где из всего, что напоминает о цивилизации, о ходе времени, есть только наручные часы, тикающие в такт убегающим в небытие секундам.
Ну, как бы то ни было, но, думаю, мы несколько переусердствовали, расписывая прелести нашего загородного стойбища (вернее, лежбища), потому что я даже не берусь описывать невероятно округлившиеся и вдруг застывшие глаза милейшего Курочкина, когда он шагнул в нашу импровизированную спальню, да так и застыл на пороге. То, что он увидал, было живописно, но в то же время столь же для него шокирующе и неприлично, сколь для нас - обыденно. Это был полумрак, разобранные, несмотря на два часа дня, смятые постели, причем из-под одной из кроватей кокетливо выглядывала пустая литровая бутылка, которую мы вчетвером с утра лишь почали. На полу аккуратной кучкой были сложены куриные кости. На кроватях в полной безмятежности нежились Сифончук и Артемий, причем последний, как выяснилось, лежал на патефонной пластинке, точнее, на том, что от нее осталось. Курочкин, Подранко и я - все трое отреагировали на картину по-разному. Подранко стал горько сетовать по поводу разбитой пластинки. Я поинтересовался - думается, довольно грубо для постороннего уха - не стыдно ли господам было пить без нас, на что господа ответствовали, что в общем-то нет, не стыдно. А Курочкин... До сих пор меня охватывает восхищение и зависть, когда вспоминаю, какие чудеса героизма и силы воли проявил Курочкин, чтобы не подать виду, насколько он потрясен и подавлен. Часа через два, впрочем, он освоился и привык к тому содому и хаосу, что мы так хорошо умели устраивать в любом месте, куда попадали ночевать, но в те первые минуты на него было страшно смотреть. Ну да ничего, уехал он довольный, и отзывался о той поездке с искренней теплотой и легкой доброй улыбкой. И дело тут вовсе не в его феноменальной воспитанности и вежливости, уж можете мне поверить. Со многими из нас, особенно с Сифончуком, он был на достаточно короткой ноге, чтобы говорить как есть, отринув воспитанность. К тому же не лицемер был Курочкин, отнюдь. Говорю "был", однако очень надеюсь, что в этом он остался таким же.
Поездка протекала из рук вон великолепно. Каждый занимался чем хотел, то есть, как правило, все либо сидели за столом, либо валялись на кроватях. Если нужно было все же выполнить какую-то общественно полезную работу (например, сварить суп из специально привезенных пакетов или сходить на станцию за пивом поутру), то обычно, после некоторых препирательств бросали жребий - традиция есть традиция. За печкой все следили добровольно (никто не хотел проснуться ночью и увидать Петра, потрясающего ключами от рая), к тому же дело это было совсем нехитрое. Все мы, как всегда, сибаритствовали вовсю, несмотря на суровые погодные и иные условия. Не обошлось, впрочем, без маленьких радостей. Конечно же, отличился неутомимый Подранко.
Не знаю уж, чем он руководствовался, когда брал с собой всю эту гадость, к тому же, неясно, где он ее откопал: отроду не держали мы в доме такого, предпочитая другие, более народные и более действенные средства. Но факт остается фактом: Подранко набрал с собою невероятное количество различных противопростудных снадобий. Должно быть, он купил их в аптеке. И вот, в субботу, будучи уже изрядно навеселе, как, впрочем, и все мы, он решил, что простудился, и всей этой пакости наглотался. Действие противопростудной химии в сочетании с водкой было просто-таки ошеломительным. Если Подранко в трезвом виде не прочь поболтать, говоря порой больше глупостей, чем можно ожидать от человека его образования, то тут уж он говорил одни только глупости, причем говорил без умолку и несколько часов подряд. Насколько он всех достал, можно понять хотя бы из того, что даже Курочкин, этот образец воспитанности и вежливости, в конце концов адресовал незадачливому Подранко несколько столь заворотистых выражений, что мы только диву дались. Само собой, что привести их на этих страницах нет никакой возможности, хотя я в свое время и записал их по свежей памяти. Остальные, естественно, не отстали от Курочкина, строя этаж за этажом. Думаю, что, если бы эти обороты были хоть немного более приличными, на них можно было бы с успехом защитить не одну докторскую диссертацию по филологии. В общем потоке словоблудия не принимал участия только закадычный и старинный приятель Подранко, Артемий - но не от того, что не хотел обижать друга, нет. Просто он буквально заходился от смеха, услышав новый удачный оборот, какой-нибудь очередной перл, касающийся умственных способностей Подранко. В скором времени мы поняли, однако, что ругаться и призывать к порядку сорвавшегося с катушек Подранко нет никакого смысла, поскольку он себя совершенно не контролировал и вообще слабо соображал, что делает. Под конец он вздумал курить в постели, и если бы Сифончук не прижал бы его как следует, навалившись на него всей своей массой, то вообще неизвестно, чем бы все дело кончилось. Внезапно наступившая тишина была столь пронзительной, что тихонько звенело в ушах. Все скорей легли спать, пользуясь случаем, лишь мы с Артемием немного задержались в трапезной. Он все еще смаковал отдельные выпады, недавно громыхавшие здесь, а я улыбался вместе с ним и тоже грелся изнутри. Затем, подбросив в печку дров, легли спать и мы.
Наутро все снова были тихи и ленивы, как обычно. Выяснилось, что вчерашний оратор слабо помнит, что он делал накануне, но надо отдать ему должное: он торжественно пообещал не принимать больше порошки, когда есть такое противопростудное, как водка, а еще он был благодарен Сифончуку за то, что тот его придавил.
- Скажи, Сифончук, отчего ты не сделал этого сразу же? - спросил он. И все улыбнулись.

Случай третий

Помню тот день, когда Саныч наконец-то переехал к нам жить. Он в очередной раз поссорился со своей хозяйкой (кажется, она снова нетактично напомнила ему, что за жилье следует иногда платить), и на сей раз поссорился окончательно. Он появился у нас с небольшим чемоданом в руке и объявил, что остается насовсем.
По этому поводу мы решили устроить небольшое застолье, пригласили к нам двух-трех хороших друзей, приготовили угощение. Подранко участия в приготовлениях не принимал и вообще ушел, обещав присоединиться к нашему празднеству позже.
- У меня как раз сегодня встреча со школьными друзьями, которую я никак не могу не посетить.- Сообщил нам он.
- Полно, Подранко, да ты учился ли вообще в школе?- весело спросил Саныч.
- Да,- грустно сказал Подранко, и мы поняли, что это правда.
...
Подранко вернулся только в пять часов утра, и это была картина. Во-первых, несмотря на то, что у него были ключи, он долго и отчаянно стучал в дверь, пока не поднял сразу и Артемия, который отпер дверь, при этом, правда, так и не проснувшись, и Саныча, который наутро и поведал нам о явлении Подранко народу. Подранко был совершенно пьян, весь в грязи, лицо его было поцарапано, недоставало кусочка зуба и очков. Что было примечательней всего, он явился домой без зонтика и без башмаков, в одних насквозь мокрых носках (потому-то он и пришел так поздно - ни один извозчик не решался посадить к себе ночью седока без обуви, и Подранко вынужден был идти пешком почти через весь город). И тем несуразней и уморительней выглядела блаженная, от уха до уха, совершенно счастливая улыбка на его лице.
Наутро все мы, и в первую очередь сам герой, с живым интересом выслушали бойкий и занимательный рассказ Саныча, Подранко прибавил к сказанному, что, кажется, башмаки он снял, когда собрался вскарабкаться на одну из кремлевских башен, и после того случая целых несколько недель внимательно следил за собой. Ботинки, конечно, так и не нашлись. А Саныч с тех самых пор жил с нами, и не жалел:
- И веселей, и экономней,- говаривал он.

Потом все пошли в присутствие - нужны были деньги. Меня с собой не взяли, у меня неприятный талант: я всегда встречал в присутствии тех, кого встречать было не надо. Потому я был оставлен на хозяйстве.

*****
На этом записи обрываются.